Анфиса - Страница 6

Петя. «Разбив моё сердце безбожно, она мне сказала: „прости“. Так будем же пить, пока можно, а там хоть трава не расти».

Отчаянно машет рукой, тапёр дико хохочет.

Померанцев (пьяный и мрачный). Оставь, Петя, не унижай себя.

Аносова. Ай-ай-ай, вот бы повидали вас родители!

Померанцев (мрачно). У нас нет родителей. Мы подкидыши.

Петя (кричит). Нина Павловна, с Новым годом и новым счастьем! «Рассудок твердит укоризну, но поздно, меня не спасти…»

Под руку с женой входит Федор Иванович, улыбается, что-то шепчет, наклоняясь к ней. С той же улыбкой, безразлично, но слишком долго смотрит на Анфису, которая в стороне тихо разговаривает с очень скромным молодым человеком в судейской форме.

Федор Иванович. Что с тобою, Саша, тебе нездоровится?

Александра Павловна. Да, я устала очень. Ты знаешь…

Федор Иванович (резко). Я не люблю усталости! (Нежно.) Впрочем, и правда, ты, быть может, прилегла бы. Устала, бедная моя красавица!

Александра Павловна (вздыхает). Да, красавица.

Розенталь (подхватив последние слова). Да не всем красота моя нравится. Верно. Тише, господа. Маеstro, перестаньте так дико хохотать — наш Цицерон намеревается произнести речь. Внимание, внимание!

Татаринов (длительно и строго смотрит на Розенталя, потом отворачивается и медленно начинает). Господа! Перед лицом этой почтённой старости меня особенно волнует вопрос о времени, о его, так сказать, чести, и в связи с ним вопрос о том, что такое Новый год, для встречи которого…

Розенталь (передразнивая). На основании вышеизложенного…

Татаринов (ещё строже и ещё медленнее). Для встречи которого мы собрались под гостеприимным кровом Федора Ивановича. Новый год…

Розенталь. И имея в виду кассационное решение, за номером 2240…

Татаринов. Федор Иванович, попросите вашего друга замолчать, иначе я за себя не ручаюсь.

Федор Иванович. Оставь, Иван Петрович. Ты же по гражданским делам, а тут… тут, брат, дело уголовное. (Отстраняет от себя жену, выступает несколько вперёд и говорит, глядя только на старуху. Только раз или два в течение речи быстро взглядывает на Анфису.) Да, господа. Не скажу, чтобы мы находились перед таким уже почтённым лицом, как выразился мой товарищ, — но что это лицо важно, что это лицо загадочно и даже страшно, об этом я позволю себе сказать несколько слов.

Татаринов. Ну, раз ты сам хочешь говорить, тогда дело другое. Послушаем. Господа, Федор Иванович говорит.

Федор Иванович (небрежным, несколько презрительным жестом указывает на бабушку). Взгляните на неё. Никто не знает, откуда она пришла и чем она была; я только смутно слышал о каком-то её муже, брате моего деда, который умер слишком рано, да, слишком рано. И, родившись вместе с этими старыми, полусгнившими стенами, я нашёл и её, такую же старую, гнилую, наполовину истлевшую — но живую. И уже в детстве я боялся её, и этой комнаты, и этих бесконечных петель, которые нанизывает она. (Быстро.) Я не верю, что это — чулок.

Аносов (беспокойно и примирительно). Ну, что, Федя, старушка и старушка. Эка, тогда и всех нас, стариков, бояться надо.

Татаринов. Ты отходишь от темы, Федор Иванович.

Федор Иванович. Кто она? Где обитает её тёмная душа? В каких болезненных корчах, смутных и страшных снах, в бреду старческого безумия доживает последние дни её истлевший, полумёртвый дух, измученный пленом долгой жизни? Она женщина — что это значит? Она старуха, что это значит? Какие образы хранит её дырявая, обветшалая память?.. Быть может, вся в ничтожных мелочах, быть может, вся в чаду зловещей тайны каких-то зол, каких-то страшных преступлений.

Александра Павловна. Федя…

Татаринов. Федор, оставь, нехорошо. Нетактично.

Федор Иванович (гневно). Молчи!.. Я пример, например, что притворяется она глухой, — зачем? Затем, чтобы слышать — чтобы знать? Затем, чтобы молчать? Но я — человек не робкий — я боюсь этой глухоты, в которой много чуткости, я боюсь этого молчания, в котором так много неразгаданной, но громко кричащей лжи!

Александра Павловна. Федя. Я прошу тебя…

Анфиса. Не довольно ли, Федор Иванович?

Розенталь. Браво!

Федор Иванович (мрачно). Нет, не довольно. Я ещё не сказал самого важного, я ещё не сказал, что она — раба. А я боюсь рабов — они бьют в спину! Я боюсь этих загадочных существ, у которых куда-то в глубину, в потёмки загнана свобода, а наружу осталась только хитрость и злость. (Вздрагивает.) Да страшные удары в спину.

Ниночка (громко). Это неправда!

Аносов. Оставь, Нинка, ты куда ещё лезешь?

Ниночка (ещё громче). Это неправда, неправда, неправда!

Анфиса (бросается к ней). Что с тобой, Ниночка, что ты, голубчик? Вот что вы делаете, Федор Иванович, вашим… красноречием.

Федор Иванович. О чем ты, Нина?

Ниночка (плачет, громко). Оставь меня. Это неправда, что тебя в спину… в спину… Я не хочу, чтобы ты думал так, это ужасно думать так, я не хочу, это неправда…

Федор Иванович. Да, голубчик ты мой… Розенталь, принеси ей воды. Да ведь я ж не про себя! Ну, кто ж, подумай, ударит меня в спину?

Ниночка. Боже мой, я не могу, я побегу, я побегу в сад! (С плачем убегает.)

Пианист дико хохочет.

Петя (взволнованно). Померанцев, ты мне друг или нет? Идём за ней.

Померанцев (мрачно). Оставь, Петя. Он прав.

Петя. Идём!

Уходят.

Александра Павловна (бледнеет и шатается). Ой, под сердцем… руку…